Уже год «Фонд Маша» помогает государству в реабилитации украинок, освобожденных из плена. Женщины со своими детьми приезжают в лагерь программы психоэмоциональной стабилизации «Несокрушимая мама», где в течение трех недель лучшие специалисты возвращают их к жизни. Одна из бесстрашных мам, военная Ирина согласилась рассказать нам историю своего 8-месячного заключения. Мы не публикуем ее фото и подлинное имя из соображений безопасности.

Как я попала в плен

— Начну с того, что я люблю свою работу. В декабре 2021 года в составе маневренной группы уехала на два месяца в командировку в Донецкую область. Все было отлично, группа чудесная, все находились на своих местах. Когда в феврале в новостях все паниковали, у меня внутри было спокойствие.

Затем нас эвакуировали с первой линии обороны в более безопасное место. Это был Мариуполь. Мы присоединились к другому подразделу. Очень мощному! Меня окружали настоящие герои! Я не могла подумать, что со мной что-нибудь случится…

Жара началась с первого дня нашего пребывания в Мариуполе. Постоянные хаотические обстрелы. Мы ни секунды не снимали каски и броники. По каждой команде «воздух» спускались под землю. Сначала находились за городом, но 26 или 27 февраля нас перевезли на территорию завода Ильича. Помню дорогу, по которой мы ехали. Всюду — обожженная техника, сошедшие с рельсов трамваи, брошенные троллейбусы, оборванные провода. На тротуарах лежали мертвые люди. В городе паника, хаос. Тогда пришло понимание, что это действительно война. Я много лет на службе, но к такому не была готова. Но можно ли к такому подготовиться?

На заводе мы постоянно слышали взрывы. Понимали, это бомбят город. Когда по возможности выходили на улицу, страшно было смотреть, как горят дома, горит Мариуполь.

В начале апреля у нас закончились продукты и вода. Две недели мы практически ничего не ели — раз в сутки немного каши в стаканчике, и все. Пили техническую воду. Медикаментов тоже не было. Доставить продукты было невозможно. Российские войска сбивали вертолеты с ранеными, не давали гуманитарных коридоров, обрезали доступ к воде, продуктам питания. Знаете, был такой день, когда я немного запаниковала, а потом сказала себе: Боже, ты здесь с такой большой бригадой. Они с голыми руками пойдут, чтобы не дать противнику продвинуться вглубь даже на сантиметр. Тебе ничто не угрожает». Но, к сожалению, мои надежды не оправдались.

Нашим мужчинам нужна была еда! Поэтому в одну из ночей мы пошли на прорыв, чтобы выйти за город и получить доступ к поставкам. А вместе с этим возможность вести бой и держать оборону. Но россиян была тьма. И мы попали в плен.

Бараки и Оленевка

Россияне разделили нас на мужчин и женщин. Вывозили всех по отдельности. Ночью. Как скот: мы стояли в открытой машине. Не знали, что нас ждет дальше, было страшно. Ехали через разрушенные города. По развалинам, по трупам.

В какой-то момент грузовики остановились, нам сказали поднять руки вверх. Нас встречала колонна из русских военных, ДНРовцев с собаками, с прожекторами. Первое, что они сделали, — перерыли наши рюкзаки и отобрали телефоны, технику. Оставили только спальники и карематы.

Потом нас пересадили во вторую машину. Отвезли в какой-то поселок и завели в сарай. Это было длинное помещение с зарешеченными окнами без стекол. Первое, что бросилось в глаза, когда мы вошли в барак, были наши раненые ребята, лежавшие у стен на бетоне. Им никто не пытался помочь. Разве военнопленные не люди? Разве их не должны осматривать врачи?

Следующие пять часов нас снова обыскивали, не позволяли поднимать голову и смотреть вокруг. Затем разрешили лечь на свои карематы и спальники. За окном шел дождь с мокрым снегом. Через окна все это попадало в сарай.

Уборной в бараке, конечно, не было. Когда просили сходить на улицу, нас не выпускали. Вместо туалета поставили ведро. Мы закрывали друг друга кофтами или спальниками, чтобы сходить в туалет на ведро.

На следующее утро мы поняли, что наш барак не единственный. Через решетку был виден еще один, и еще, видели там наших ребят.

В сарае мы жили двое суток. За это время нас кормили один раз. Это была мерзлая тушенка в банках, чай и кусочек хлеба.

Потом посадили в автобусы и увезли в Оленевку. В ту ночь вывезли не только женщин, но мужчин. Я помню то утро, когда их, бедных, принимали в Оленевке. Каждый наш парень проходил через живой коридор из российских сотрудников. И каждый в этом коридоре бил дубинкой нашего парня. Смотреть без слез было невозможно.

Мы думали, что нас будут бить так же. Но в автобус вошел сотрудник и сказал, мол, если не хотим, чтобы и нас так принимали, нужно опустить головы и не выглядывать в окна.

Я вышла из автобуса в первой пятерке. Сил сделать этот шаг не было, но понимала, что выбора нет. С нас срезали все шнурки, ремни. Осмотрели от нижнего белья до стелек берцев. Именно в Оленевке с меня сняли все золото, все украшения. Сказали, что вернут. Конечно, не вернули.

Затем затолкали в комнату площадью где-то 10 квадратных метров, рассчитанную на шесть человек. Нас там было 40. Мы по очереди спали, по очереди сидели, по очереди ели. Немели руки, ноги, хотелось спать…

Есть давали из немытой посуды. Ты поел, передал тарелку и ложку соседке, ей в ту же тарелку налили, она той же ложкой поела. И передала дальше. Хлеба давали четвертушку круглой буханки. Воды — 5-литровую баклажку технической желто-коричневого цвета. Мы спрашивали: «Можно нам чистой воды?» Нам сказали: «У нас дома воды нет, еще вам сюда носить».

На улицу за пятеро суток нас выпускали дважды. Туалет был в камере. Но воды, чтобы слить, не было. Сами понимаете, какая вонь там стояла. О душе или гигиене вообще речь не шла.

Таганрогское СИЗО

В апреле нас вывезли на территорию российской федерации, в таганрогское СИЗО. Там принимали очень жестко, как зэков. Представьте: мужчина берет тебя крепкой рукой, с ненавистью сжимает шею и нагибает до самой земли. А ты должен стоять у стены, широко расставив ноги и разведя руки, и голова в этот момент должна быть очень низко. В такой позе нужно было отвечать на вопросы.

Самое унизительное было, когда нас раздели догола в присутствии мужчин. Никто из них не отворачивался. Всю одежду у нас отобрали. Затем загнали на две минуты в душ с ледяной водой. Дали мокрую грязную тряпку, чтобы обтереться. Выдали зэковскую форму. И в такой же позе, с головой, опущенной до колен, оформляли: брали отпечатки, слюну, отрезали волосы, ногти. Говорили, что на ДНК.

Нам сказали взять матрацы, стоящие в коридоре, белье и зайти в камеру. Мы не ожидали чистой постели, но это было очень грязное, вонючее белье после кого-то. В нем замотаны кружка, ложка, маленький тюбик с зубной пастой и немного туалетной бумаги.

Днем в камере нельзя было садиться, ложиться, все время нужно было стоять у стены с опущенной головой. Освещения почти не было, только окошко с решеткой, из которого сифонило. Смотреть в окно — запрещено. Садиться без команды тоже. Если говорили: «Стать лицом к стене», то так и нужно было делать. Мы могли стоять по 5–6 часов. Разговаривать громко нельзя, общаться на украинском не разрешали. Сказали учить русский.

В СИЗО нам впервые дали стихотворение «Простите нас, родные россияне» и потребовали, чтобы мы его выучили наизусть. Надзиратели наслаждались, когда спрашивали его, а мы должны были рассказывать. Вынуждали петь русский гимн, «День победы». На каждой проверке надзирательницы-женщины нас таскали за волосы, били по ногам, если, по их мнению, мы недостаточно широко расставляли их у стены. Почти каждый день на проверке нас избивали. Унижать и обзывать было нормой.

Старшей плененной женщине было 56 лет. К ней относились так же ужасно.

Охранявшие нас спецназовцы носили балаклавы. Нам нельзя было поднимать перед ними головы и смотреть в глаза. Если подняла голову, тебя по ней ударят.

Если мы болели, то не обращались за помощью. У меня проблемы со спиной, как-то попросила обезболивающее. Пришел медик, дал мне две таблетки, сказал, что они не помогут, но обращаться к врачу он мне не советует. Потому что будет хуже.

Стол, за которым мы ели, — непокрытые доски, а скамейка узенькая. Когда разрешали на ней сидеть, немело  все что возможно. Было очень-очень холодно. Мы спали одетыми.

Вместо обуви нам выдали резиновые шлепанцы 46 размера. У меня 36. Я пыталась удерживать их пальцами ног, когда нужно было наклоненным, с головой вниз бежать на проверку дважды в день. В таком положении удержаться на плитке очень сложно.

На прогулку нас выводили раз в неделю на 5 минут. В этих шлепанцах.

То, чем нас кормили, едой назвать невозможно. Мы ели вонючую кислую капусту с кусками сала. Кашу, разбавленную сырой холодной водой. Прокисший картофель. Разбавленный чай цвета воды из крана. Сахара или соли, конечно, не было. В Украине таким животных не кормят. Сначала было ощущение, что это помыли кастрюлю после приготовленной еды и налили тебе в тарелку.

В таганроге я стала свидетелем допроса нашего парня. Мы все слышали, потому что это происходило рядом с нашей камерой. Мне все еще снятся эти крики. Помню спецназовца, который после допроса открыл «кормушку» в металлической двери в камеру и заставил нас смотреть ему в глаза. Он хотел видеть наш страх, понимая, что мы все слышали.

Там мы прожили полтора месяца.

Белгородская колония

А потом нас перевезли. Сначала был перелет. Нам заклеили глаза скотчем, затянули руки стяжками и в таком состоянии мы 4 часа летели, а потом 1,5 часа ехали. Когда привезли к месту назначения, тоже раздели. Проверяли нас женщины, но мужчины не отворачивались. Они оскорбляли, говорили нам гадкие вещи, но внимания мы уже не обращали. Настолько были сконцентрированы на выживании.

Там нас поместили не в камеры с металлическими дверями с «кормушками», а в закрывающиеся на замок комнаты. Спецназовцы водили нас на прием пищи. Помню, как мы впервые пришли на завтрак и увидели перед собой тарелку с молочной кашей. Уже не думали о спецназовцах, уселись, схватили ложки… А нам кричат: «Куда без команды???» Мы вскочили. А я успела схватить ложку в руку и не знала, куда ее девать. Девочка одна рассказывала, что успела даже засунуть в себя кашу, и так с той кашей во рту и стояла. Но каша была такая сладкая, такая вкусная… Мозг не понимал, как это возможно. Мы ели очень быстро.

Это было одно из мест, где к нам относились более-менее лояльно. Начальник колонии разрешил не опускать голову, смотреть ему в глаза. Беседовал с нами. Также разрешил скручивать матрасы и сидеть днем на кровати. Но только тогда, когда не возражали спецназовцы. Через неделю можно было сидеть уже и на матрацах.

Мы находились в небольших комнатках — 12–14 квадратных метров. Там нас жило по 14 девушек. Спали на 2-ярусных кроватях. Места ходить не было. Ты сидел или стоял. Спать днем, конечно, запрещалось. В туалет нас водили по команде. Не когда ты захочешь, а когда они решат.

Там мы находились 3,5 месяца, до сентября.

Исправительная колония в курской области

В сентябре нас снова перевезли. На этот раз в колонию где-то в курской области. Там снова держали в камерах. Я жила еще с 11 девушками.

Здесь нас не просто заставляли каждое утро слушать гимн россии, а и очень громко его петь. Однажды пришлось петь гимн 17 раз подряд. Потому что им так хотелось. Они так развлекались.

Но каждый раз после гимна россии мы шепотом, с рукой на сердце проговаривали гимн Украины. Мы не сдавались. И ободряли друг друга как могли.

Каждый день нам давали для разучивания новые стихи, песни. Вот дают стихотворение на листе А4, и к ужину нужно его выучить. Благо, среди нас были девушки с хорошей памятью. Например, одна девочка могла пару раз прочитать стихотворение — и выучить. Рассказывали мы их вместе, что и спасало. Хотя надзиратель мог в любой момент подойти к одной из нас и сказать: «Продолжай».

Помню день, когда к нам пришел какой-то представитель прокуратуры. Одна из пленных гражданских девушек пожаловалась, что в камере очень душно. Он говорит: «Так я сейчас включу кондиционер». Она: «Да нет здесь кондиционера». Он: «Сейчас будет». И нас начали гонять делать разные упражнения, пока дышать вообще стало нечем. Там вообще любили физические упражнения. Приседания по 400 раз, бег на месте, маршировку по два часа подряд, маршировка с песней — три часа. Когда кому-то становилось плохо, давали нюхать нашатырь.

Моя кровать стояла у окна. Было очень холодно, уснуть было невозможно. Нам не разрешали укрываться поверх одеял. Но я все равно бросала сверху легкую курточку. Однажды на подъеме поняла, что забыла ее спрятать. Хотела сделать это исподтишка, но заметил надзиратель. Уже позже, на утренней проверке, он приложил меня за это головой о железную дверь.

Однажды меня били шокером. Надзиратель хотел проверить заряд. После этого мне стало плохо, поднялось давление, но его это не остановило. И он снова ударил током. Шокер там использовали для устрашения: щелкали им у уха, голого тела.

Все это время мы не знали, что происходит в Украине. На всех локациях, где мы находились, нам говорили, что страна уже захвачена, а наша власть о нас забыла. Всюду склоняли получить российское гражданство. Ни одна не согласилась. Нас называли дурами.

Россиян всегда поражало, как мы не сдавались в адских условиях. А мы научились делать эпиляцию нитью, делать брови, расчесывать волосы зубной щеткой. Когда девушки заплетали косички, россияне сердились и говорили, что остригут волосы. Но украинскую женщину невозможно сломать.

Освобождение

В декабре нас с еще одной девочкой вывели из камеры и сказали бегом бежать в другую комнату. Там на полу была куча гражданской одежды. Надзиратель считал до десяти, за это время я должна выбрать себе что-то. На улице был мороз. Я схватила лосины и курточку.

Нас усадили в автозак. Руки и глаза уже не заклеивали. После приезда в курск завели в какое-то СИЗО, отвели там к врачу. Ему было очень важно, нет ли на нас следов побоев. Также ко мне применили полиграф, хотели повесить на меня дело. Но я прошла допрос.

Потом нас заперли в камере и сказали стать лицом к стене. В какой-то момент открылась дверь, нам натянули на головы пакеты, заперли руки наручниками. Тогда в голове не возникало мыслей об освобождении, я думала, что повезут дальше по этапу.

Снова автозак. Мы были очень разбиты, потому что не понимали, что происходит.

Привезли на аэродром, я это поняла, когда услышала гудение самолетов. Была глубокая ночь. Завели в самолет. Меня все еще с мешком на голове усадили между двумя парнями. Было очень холодно, и они меня по бокам прижали плечами, словно дали знать: держись! Так я поняла, что это наши ребята.

Когда самолет приземлился, и я не услышала ни жужжания моторов автозаков, ни лая собак, то немного успокоилась. Пакеты с нас сняли только в каком-то помещении, где был большой бассейн. По периметру стояли раскладушки с матрасами.

На следующий день нас по спискам погрузили в автобус и увезли. Сказали не поднимать головы. Когда автобус остановился, вокруг было поле. Промелькнула мысль, что нас привезли на расстрел. Об обмене боялась думать до последнего. Это казалось невозможным. Пока не услышала «Слава Украине!» в автобусе. Четко помню лицо мужчины, который называл фамилии. Он назвал мою, увидел мои слезы и начал плакать. А я стала, по привычке опустила голову и сложила руки за спиной. Он сказал: «Никогда в жизни этого больше не делайте». Я запомню эти слова на всю жизнь.

Когда я вышла из автобуса, ничего не видела вокруг, просто шла вперед. До последнего не могла поверить, что это все. Для меня этот ад кончился. Когда водитель уже нашего автобуса предложил телефон позвонить родным, я набрала номер мужа. Но его телефон был выключен. Я не знала, не захватили ли мой родной город, не знала, жива ли моя семья. Не знала ничего! Водитель увидел мое состояние и спросил, откуда я. Я сказала. Он: «Успокойся, твой город — это Украина». Так в один декабрьский день я вернулась домой. Это мой второй день рождения.

С некоторыми женщинами, которых тоже освободили из плена, мы до сих пор поддерживаем отношения, созваниваемся, списываемся. Я очень благодарна «Несокрушимой маме», что увидела на программе некоторых наших девушек! Благодарна психологам, благодаря которым я могу спокойно рассказывать свою историю. Благодарна Карпатам за спокойную мощь. Ибо даже место, где мы живем в лагере, лечит.

За время плена я потеряла 19 кг. Но плен меня не сломал, я стала сильнее. Несмотря на все, что пережила, несмотря на последствия для здоровья, плен не убил во мне желания продолжать службу и быть верной своему государству. Моя семья меня в этом поддержала.

Справка

Программа «Несокрушимая мама» внедряется при технической поддержке ООН Женщины, при финансировании Женского фонда мира и гуманитарной помощи ООН (WPHF), гибкого и оперативного инструмента финансирования, поддерживающего качественные меры по повышению возможности местных женщин в предотвращении конфликтов, реагировании на кризисы, чрезвычайные ситуации и использование ключевых возможностей миростроительства.

WPHF предоставляет срочное финансирование местным женским организациям гражданского общества (ОГО) в Украине. При технической поддержке структуры ООН Женщины WPHF финансирует женские организации и возглавляемые женщинами ОГО для поддержки их важной деятельности на передовой, предоставления срочной гуманитарной помощи женщинам-беженкам и внутренне перемещенным лицам (ВПЛ), а также для защиты женщин и девушек от сексуального и гендерно обусловленного насилия.