Светлана Ройз,
детский и семейный психолог

Прошлое — настоящее — будущее. Моим детям досталась непростая генетическая память — со стороны пап они связаны с историей Голодомора, с моей стороны — с историей еврейских погромов, Бабьего Яра, Холокоста. Когда сын был маленьким, мы с ним об этом не говорили, но сейчас у меня самой больше сил. И было много, очень много внутренней работы. Теперь я могу рассказывать дочке и сыну то, что считаю важным, спокойно, скорбя, но не соединяясь с болью. Помнить, называть, не прятать в тень, уважать судьбы других, оставаясь в контакте со своей судьбой — это помогает не попадать в воронку травмы. Травмы поколений. Которая есть у многих народов.

Прошлое, настоящее и будущее связаны. Есть такой тест (профессора Тома Коттла) — нужно нарисовать окружности, символизирующие прошлое, настоящее и будущее. Рисовать в любой последовательности. Подписать их. Расположить так, как считаете нужным, можно рисовать их разного диаметра, пересекающимися, отдаленно расположенными. В «здоровом» состоянии эти окружности могут быть примерно равных диаметров, немного переплетены — прошлое, настоящее и будущее в равной степени важны, мы опираемся на прошлое и понимаем, что наше настоящее влияет на будущее. Люди, у которых все или несколько кругов отделены друг от друга — не ощущают связи и ответственности за прошлые поступки и события, не делают выводов и с трудом представляют свое будущее. Почитайте об этом тесте, если не встречались с ним, он очень интересен и может дать неожиданное направление для мыслей.

Я думаю о том, что травмы могут нас обесточивать, замораживать, могут требовать компенсации и держать нас в состоянии жертвы, или создавать фон тревоги и приостановленного возбуждения. Могут требовать от нас быть незаметными, могут заставлять мстить.

Но когда жертвы оплаканы, когда память отдана, когда те, кому важно взять ответственность за произошедшее, ее берут, когда мы перестаем удерживать информацию, выводим ее из тени, можем о ней говорить — она перестает нами «владеть». И тогда раны могут затянуться. И хоть шрамы не исчезнут, появляется возможность нас сделать более жизненными, эмпатичными, и мы, опираясь на память — опыт прошлого — можем в нашем настоящем быть более живыми, чувствующими, сочувствующими, ощущающими свою ценность, границы, достоинство, силу. И сможем смотреть в будущее. Непрожитое, неоплаканное, тайное — заставляет смотреть только в прошлое.

Я внимательна к тому, как начинается «расчеловечивание». Для того, чтобы у нас выключилась эмпатия, чтобы мы позволили себе действие, которое невозможно допустить к себе подобному живому существу, нужно обобщить, убрать личностное отношение. Вызвать ощущение, что это существо вовсе и не подобно мне. И испугать — «кем-то». Евреями, гомосексуальными отношениями, украинцами, съедающими детей.

Нужно создать контекст, где были бы «мы и они». Мы ведь эмпатируем своим. Об этом есть много исследований, как мы готовы оправдать ошибки «своих» и менее толерантны к «иным». Когда мы обобщаем все до размеров страны, говоря, что «все» украинцы, россияне, англичане, израильтяне, армяне плохие, уходит из фокуса то, что в каждой стране, у каждого народа есть отдельные плохие люди. И отдельные прекрасные люди.

Когда я прихожу в школы, я прошу учителей не говорить «этот класс самый плохой, этот класс самый хороший» — это противопоставление создает фон «мы» и «они». Я прошу быть внимательными к появлению кличек — кличка расчеловечивает. Я говорю с детьми о том, как важно, чтобы они возвращали имена вместо кличек. Я прошу быть внимательными к чувствам детей и не манипулировать страхом и чувством вины. Я прошу быть внимательными к тому, кого начинают считать «своим» и по каким признакам кто-то становится «иным». И не провоцируется ли это самими взрослыми. И прошу рассказывать детям о том, что происходило в прошлом. На понятном и безопасном для них языке.

Наши бабушки и дедушки щадили нас с братом. Они не учили нас языку, хоть сами говорили на идиш, не соединяли с еврейской культурой, максимально ограждали от любой информации о трагедиях и репрессиях нашей семьи — наверное, им казалось, что чем меньше в нас будет фона еврейства, тем в большей безопасности мы будем. Бабушке пришлось из Тубы Айзиковны превратиться в Татьяну Антоновну, чтобы продолжать работать заведующей аптекой. Это страшный опыт еврейского, украинского, многих народов — отказываться от идентификации, чтобы выжить. И по инерции многие так и продолжают выживать.

Из пустоты не может расти сила. Для роста и жизни нужна опора. И правда. И, мне кажется, это касается всех народов.

Я думаю, нам сейчас хватит сил, чтобы укорениться в настоящем настолько, чтобы смотреть в наше разное прошлое. И идти в будущее.

Anywell публикует текст с разрешения автора

Оригинал